Ант Скаландис - Спроси у Ясеня [= Причастных убивают дважды]

— А родить-то я смогу, Шактивенанда?

— Конечно, сможешь, — ответил он просто и буднично. — Ты же совершенно здорова. — И добавил после паузы: — Только не надо тебе рожать. В ближайшие года три — точно не надо.

— Почему?!

Мне вдруг сделалось безумно страшно. Я даже воду выключила, чтобы лучше слышать его ответ. Но ответ оказался никаким:

— Я не смогу тебе объяснить. Я просто знаю, что не надо. А впрочем, ты ведь упрямая, все равно поступишь так, как сочтешь нужным. Да?

Мой страх прошел. Я даже улыбнулась.

— Ну а раз ты знаешь, что я все равно поступлю наоборот, и все-таки говоришь мне это, значит, на самом деле советуешь рожать?

— Я знаю, что ты знаешь, что я знаю, — пробормотал Нанда. — Это шпионская логика. А я никогда не учился в разведшколе. Я говорю тебе прямо и без подвоха: не надо рожать. Все.

— Ладно. — Я старалась говорить легко и небрежно. — Я подумаю. Дай полотенце. И очень кушать хочется. Много-много мяса: ветчины, колбасы, буженины и бифштексов с кровью. Именно с кровью!

На обратной дороге Ясень поведал мне, кто такой на самом деле этот гуру. Нет, не великий мошенник и не агент-перевертыш восьми разведок. Методику он разработал настоящую и действенную, вот только ни к одной религий не относился всерьез, и ни одна восточная школа духовной практики его не признавала. Даже имя у него было какое-то неправильное — то ли он его позаимствовал без разрешения, то ли сам придумал с ошибкой. Но для него не это было важно. Для него всегда и всюду важна была суть. Какая разница — доктор Анжей Ковальский или гуру Свами Шактивенанда? Главное — человеку помочь.

Анжей родился в тридцать пятом году в Кракове. В войну потерял родителей и вообще всех родных: одни были расстреляны, другие сгинули навсегда в Освенциме. Потом лагерь для перемещенных лиц, неразбериха, стрельба, эшелон на Восток, детдом в Куйбышеве, там же школа с золотой медалью, невероятное количество прочитанных книг и в пятьдесят третьем — Москва, физфак МГУ, увлечение восточной философией, гипнозом, астрологией, оккультизмом, борьбой джиу-джитсу и го (это такая древняя японская игра, на порядок сложнее шахмат), изучение языков. Но и с физикой все очень серьезно — он остается на кафедре после окончания и пишет диссертацию. Неожиданный поворот: турпоездка в Польшу и Чехию, посещение Кракова, мечта вернуться на родину предков, обернувшаяся дерзким побегом через западную границу. Какие сверхъестественные способности помогли ему это сделать, Анжей не рассказывает.

Германия дает ему политическое убежище. Он, уже знающий к тому времени немецкий язык, легко находит работу в Гамбургском университете и вскоре женится. На турчанке. Потом его пытается вербовать немецкая разведка БНД, но Анжей мечтает заниматься наукой и только наукой. В Гамбурге удостаивается степени магистра, после чего разводится и уезжает в Штаты. Там женится на китаянке, работает в фирме «IBM», получает медицинское образование и степень доктора философии. К этому времени он знает уже пятнадцать языков, среди них китайский и хинди, и всерьез увлекается лингвистикой. Изобретает суперэкспресс-метод изучения языков, но с удивлением обнаруживает, что никто, кроме него самого, этим методом воспользоваться не может. Анжей заглатывает еще десятка два-три языков и начинает активно ездить по всему миру, собирая уникальную информацию о различных экзотических культурах. Все это он суммирует в памяти своего большого компьютера. Персоналки еще не появились, но Анжей работает на самой современной машине третьего поколения. Впервые попадает в Индию и совершает серьезную попытку изучить феномены йоги с помощью современной западной науки.

А потом происходит, наверно, самое главное в его жизни. Он случайно натыкается где-то на знаменитый рассказ Артура Кларка «Девять миллиардов имен Бога». И почему он не читал его раньше? Ведь даже на русском рассказ печатался много раз.

Я тоже не читала Кларка, и Сергей вкратце пересказал мне суть. Предание тибетских монахов, которые по древней формуле веками пишут все новые и новые имена Бога, гласит, что настанет конец мира, когда последнее девятимиллиардное имя будет написано. Современный ученый-компьютерщик решает ускорить этот процесс. За какой-нибудь месяц принтер распечатывает все девять миллиардов имен. Монахи в ужасе. Но ничего не происходит. Ученый посмеивается над предрассудками диких тибетцев и уезжает из монастыря. И вот когда уже ночью он вместе с проводником спускается с гор в долину, в небе над ними одна за другой гаснут звезды.

Красивый рассказ. Но Анжею было не до красоты.

В дотошности своей он уточняет: Кларк ничего не придумал. Есть такое предание. Анжей находит формулу и составляет программу. Анжей играет до конца роль ученого из фантастического рассказа. Светопреставления не случается. Легкое разочарование сменяется бурной радостью. Теперь он кем-то проклят, кем-то возвеличен, но главное, понимает, точнее — чувствует, это снисходит как озарение: теперь он может, он имеет право учить. Он стал Учителем, Сенсеем, Гуру. Давняя любовь именно к индийской философии и заставила его остановиться на слове «гуру» и имени, начинающемся с титула (звания, сана, как там по-ихнему) «свами». Надо заметить, с русскими он любит перекинуться дежурной шуткой: «Сегодня с вами на манеже свами Шактивенанда!» Остальные «свами» за эту шутку очень его не любят. Но Анжею, естественно, наплевать.

А особенно наплевать ему стало, когда он познакомилея с Базотти, Балашем и Спрингером. Базотти сам его нашел, листая желтую прессу. Клюнуло старику в семьдесят втором, что пора о здоровье подумать, а традиционная медицина уже не помогала. Анжей помог и сделался посвященным в дела Дедушки. А это означало неограниченное богатство и неограниченные возможности для работы.

С семьдесят пятого года свами Ковальский-нанда (так он тоже себя иногда называет) практически безвылазно живет в Непале, не потому, что места святые, а потому, что нравится ему там и для здоровья горный воздух полезнее. Раз в год он обязательно ездит в Краков — поклониться родине. И иногда, очень редко, заезжает к Дедушке во Флориду.

— Вот и все про этого чудака, — закончил Ясень свой веселый рассказ.

Наш самолет заходил на посадку во Внуково. Мы еще не знали, что Тополь накануне вылетел в Тбилиси, из последних сил пытаясь предотвратить готовящуюся там бойню. Почему он не вызвал Малина срочно, по спецканалам? Ведь мы провели в Непале почти неделю. Наверно, боялся, что наломаем дров, особенно я со своим «карабахским опытом». Он оказался прав, он сам не опоздал туда и сделал все, что только можно было сделать. Наша помощь была бы избыточной. Уже вечером того дня он позвонил из Тбилиси и сказал Сергею:

— Никуда не дергайся, будь в Москве. Это очень важно. Судьба перестройки решается каждый день. Но сегодня особенно. Ты, Ясень, можешь понадобиться Горбачеву. Все. Конец связи.

В тот раз Ясень не понадобился Горбачеву. Мы просто сидели перед телевизором и смотрели репортаж из Грузии по самому лживому в мире телевизионному каналу. Правду довелось узнать позже.

А когда прилетели во Внуково, еще только начиналось восьмое апреля. Небо тихо расцветало над зданием аэропорта и дальними елочками, лайнеры на летном поле были все чистенькие, умытые, розовые под лучами утренней зари, и в прохладном воздухе стоял пьянящий, ни с чем не сравнимый запах хорошей, доброй московской весны.

Это было тридцатого апреля восемьдесят девятого года. Я запомнила дату. Мы сидели с Тополем на Варшавке и я сказала:

— Слушай, давай, как весь советский народ, устроим себе нормальный сокращенный день. Все равно лично я уже ничего не соображаю, голова пухнет, а погода — смотри какая!

Он подбросил меня до дома на черной «Волге» с мигалкой, красавица Астра встретила у дверей, виляя хвостом с неумеренным для двухлетней собаки восторгом, и я почему-то, как никогда, обрадовалась, увидев свою верную подругу. Такой уж был день необычный. Словно кто-то там наверху нес очень полный кувшин со счастьем и неосторожно расплескал его на моем пути.

Я открыла все окна и занялась предпраздничной уборкой не по обязанности, а в охотку, напевая себе под нос песенки, любуясь протертыми от пыли полками, чистым линолеумом на кухне и прозрачными до полной невидимости стеклами.

Сергей тоже пришел не поздно. Он мотался весь день между Старой площадью и Лубянкой, но и там уже начали готовиться к празднику. Обычно из ЦК Ясень приходил понурый, буквально раздавленный бюрократизмом и чудовищным непониманием. Он все никак не мог привыкнуть к тому, что между людьми вообще возможна такая пропасть. Настоящая бездна разделяла наш авантюрно-демократический романтизм и гниющее болото партийного аппарата, создававшегося десятилетиями деспотии и маразма.